В семь часов я перешел через улицу к World Trade Center. Секретарша ждала снаружи у входа. Она была в приподнятом настроении, и от нее пахло алкоголем. Может быть, она оставила пустую приемную и зашла со своими коллегами в какой-нибудь бар в World Trade Center, они взяли по бокалу вина, и она поделилась с ними своими планами на вечер? Или у нее в сумочке была фляжка? Эта мысль так меня удручала, что я почувствовал беспокойство, смогу ли я вообще переспать с этой женщиной. Одинокая, думающая о самоубийстве женщина с фляжкой с выпивкой, полная надежд перед вечером с незнакомым мужчиной. Эта мысль сильно омрачала мне настроение.

В последовавшие за этим несколько часов я неоднократно спрашивал себя, не допустил ли я ошибку. Я не мог усмотреть ничего интересного в ситуации, в которой оказался. Нас с секретаршей ничто не объединяло, между нами не было ничего общего, что могло бы придать этому приключению смысл. Кроме забытого со школьных времен французского, она не знала ни одного из моих языков. Она ничего не читала, ничего не писала и не жила ни в одном интересном месте. Выпив несколько бокалов вина, она снова заговорила о самоубийстве. Когда я рассказал о своем прошлом, о своих одиннадцати языках и детстве и юности, проведенных в разных странах, эта женщина сказала, что всегда мечтала поехать в Прованс. Ничего более глубокого мы не добьемся, подумал я. Чем быстрее мы разденемся, тем лучше.

Мы поднялись в номер отеля, погасили свет и обнялись.

Наутро я проснулся от света, лившегося в окно. Я дал себе время пробудиться до конца, полежал еще немного и осознал, что рядом со мной дышит женщина. Я все вспомнил, и меня тут же переполнило отвращение к прошедшей ночи. Я соответствовал ожиданиям, но у секретарши изо рта пахло спиртным, а руки были холодными. Соитие было механическим и безжизненным, так делают, когда хотят отдать дань памяти чему-то совсем иному, или чтобы не потерять надежду, что нечто совершенно иное в принципе возможно. Невозможно узнать, что есть в человеке, прежде чем, так сказать, исследуешь его до глубины, и теперь я это сделал. Мною двигало любопытство по отношению к странным людям из World Trade Center, но теперь я понимал, что история с толстяком, секретаршей, стеклянным потолком и растениями с Канарских островов подошла к финалу, может быть запечатана и отправлена в прошлое. Я свободен. Так я думал, лежа и постепенно просыпаясь в душном гостиничном номере.

Сам того не ведая, я на самом деле находился в очень щекотливом положении. Все по-прежнему двигалось по определенному пути. Фундаментально ничего не изменилось. Ничто еще не перешло в новое качество, все оставалось нетронутым и могло сохраняться. Я сделал шаг вперед, но мог повернуться и сделать шаг назад. Никакие жесты или фразы еще не разрушили то, что предшествовало данному моменту. Возможности как бы накладывались друг на друга как им вздумается, обе еще существовали и обе находились в неприкосновенности, но скоро одна начнет расти за счет другой, ничем не сдерживаемая. Я мог покинуть комнату. Я все еще мог взять свои вещи и пойти к двери. Женщина не попыталась бы меня остановить. Я мог бы открыть дверь и, делая шаг наружу, мог бы обернуться и сказать: «Пока. Может быть, когда-нибудь еще увидимся».

Вместо этого я остался в постели. Я думал о том, чем займусь, когда вернусь на остров. Приму душ и прогуляюсь, смою с себя и выдохну эту ночь, почитаю что-нибудь и поговорю с женой о Ницше. Я думал обо всех женщинах, с которыми был близок за время брака, и что вместе с секретаршей их теперь насчитывается пятнадцать. Потом мне захотелось выпить кофе, и я почувствовал головную боль, которая начинается, если слишком долго лежишь в постели. Я встал, собрал бокалы, тарелки, поднял упавшую бутылку, немного вина из которой пролилось на ковер. Я отнес это все в холл, взял две чашки кофе и поднялся в номер. Когда я зашел в комнату, мне в нос ударил кислый запах вина, коврового покрытия и застоявшегося воздуха, который мы надышали. Я попытался открыть окно, но оно оказалось, как и во многих отелях, заблокировано, чтобы люди не вздумали покончить с собой именно здесь. Секретарша шевельнулась в постели.

– Доброе утро, – сказала она.

– Доброе утро, – ответил я.

– Ты хорошо спал?

– Очень.

Я протянул ей кофе, и она молча его выпила. Я пытался не смотреть на нее. Все было совершенно иначе теперь, когда наступило утро. Ни один из нас не был таким же, как накануне вечером, особенно она.

– Я ни с кем не вела себя так, как с тобой сегодня ночью.

Она подняла на меня глаза, свет из окна бил ей прямо в лицо.

– Неужели? – сказал я.

Я понимал, что к ее словам надо отнестись как к комплименту. Она имела в виду, что я умею доставить удовольствие, а разве способность доставить удовольствие не является одной из самых прекрасных способностей, которыми может быть наделен человек? Да, это было и по-прежнему остается моим глубоким убеждением. Для мужчины и для человека способность доставить удовольствие – одно из лучших качеств, которым ты можешь обладать. Жизнь коротка, так что мгновения и то, какими насыщенными мы сумеем их сделать, значат очень много. И все же я отнюдь не чувствовал благодарности за то, что она сказала. Я чувствовал только принуждение ответить на комплимент комплиментом, и это разозлило меня и вызвало желание задеть эту женщину.

– Я правда так считаю, – сказала она, видя, что я не собираюсь отвечать. – Для меня это было чем-то большим, чем обычно.

– Вот как.

– А я? – спросила она.

Я сидел молча.

– А я? – повторила она.

– А ты, что ты?

– Где я среди звезд на твоем любовном небосводе?

«Из всех категорий омерзительных людей, – пронеслось у меня в голове, – совершенно косноязычные – худшая».

– Мне пора, – сказал я.

– Подожди, – она протянула мне руку. – Я должна знать. Я тоже в числе лучших среди тех, кто у тебя был?

Я медленно повернулся к ней. И неспешно, как будто оглашая приговор или опуская топор, произнес:

– В тебе есть нечто, чего я не выношу.

– Что?

Я почувствовал, что комнату заполняет ее страх. Он повис среди стен, как будто застрял там и не сдвинется, пока я не отвечу. Я позволил секундам течь. Женщина сидела на краю кровати и смотрела на меня с нескрываемым ужасом.

– Ты забываешь дышать, – сказал я.

– Что?

– Ты забываешь дышать. У тебя вид человека, который вот-вот упадет в обморок.

– Дышать? – переспросила она. – Ты злой. Ты как мой начальник. Все вы, мужчины, одинаковые.

Она наклонила голову и уставилась на ковер.

– Твой начальник – отвратительный тип и заслуживает смерти.

– Помоги мне убить его.

– Как я могу помочь тебе убить его. Я никогда никого не убивал. К тому же, можно сказать, что ты отчасти его и создала. Не будь уступчивых женщин вроде тебя, не было бы таких мужчин, как он.

Я смотрел на нее. Она смотрела на меня. Потом она заморгала и снова уставилась в пол.

У меня было такое чувство, там и тогда, что мною овладела непреодолимая сила. За окном я видел крыши домов и небо. В небе летали птицы, и вдалеке шел на посадку самолет. Но вокруг нас было тихо. Я ясно видел, что происходит. Я держал все самоуважение женщины между большим и указательным пальцем. Все было в моей власти. Я мог проявить милосердие. А мог и уничтожить ее.

– Ты хочешь узнать? – спросил я.

– Узнать что?

– Что ты делаешь неправильно в постели.

– Да. И что же я делаю неправильно?

– Ты не отдаешься полностью.

– Я не отдаюсь полностью?

– Именно. Ты не отдаешься полностью.

– Ты хочешь сказать, что я… – начала она, блуждая взглядом вокруг.

Ее рука дернулась ко рту, и губы быстро сомкнулись вокруг кончика пальца. Может быть, этот рефлекс выработался у нее в детстве, когда она грызла ногти. Потом она, видимо, избавилась от этой привычки, потому что теперь ногти у нее были длинные и с безупречным маникюром. Я рассмеялся. В следующее мгновение я уже осознавал, как жестоко было с моей стороны сказать ей это. Но мне показалось, что слова мне неподвластны, как будто на самом деле я вообще не принимал участия в происходящем, как будто все эти слова произносились где-то в совершенно другом месте и совершенно другим человеком. Мне было безумно интересно фиксировать происходящее и следить за тем, как разворачиваются события. А происходило вот что: сидящая передо мной женщина проявила откровенную глупость, доверив незнакомому человеку власть точно определять, кем она является. Я подумал, и циничная улыбка, должно быть, расплылась у меня на лице, что некоторые люди, как бы они ни старались изменить себя и приобрести лоск, в конечном итоге всего лишь коровы. Я чуть было не расхохотался, громко и раскатисто, что обычно мне не свойственно, но сдержался и сохранил серьезность.