– Значит, ты считаешь, что я ни на что не гожусь в постели? – спросила женщина.

Казалось, ее горло сжалось, когда она это произносила, и последние слова прозвучали тихо-тихо, почти как шепот.

– Именно так, – кивнул я. – Именно это я и имел в виду. Ты ни на что не годишься. Ты слишком стара, слишком зажата и слишком скучна.

Вот оно, подумал я. Смертельный удар. Прошло несколько секунд. Потом женщина поднялась с постели и встала передо мной, на лице у нее было написано отчаяние. В льющемся из окна ярком свете ее тело вдруг предстало во всем его несовершенстве: потерявшая упругость, обвислая кожа, слишком худые бедра. Лицо выглядело совсем старым. Наверное, она увидела, что я вижу, заметила, что я замечаю, потому что ее взгляд снова уперся в пол.

Там я ее и оставил. Секретаршу из World Trade Center. Ее тело и ее душу. Ее лицо, ее волосы. Запах прокисшего алкоголя, который так и не выветрился из комнаты, и слова, которые я только что произнес. Мне казалось, что я забрал у человека всю его силу и вырос за счет нее. И хотя с тех пор прошло немало времени, это мгновение до сих пор стоит у меня перед глазами абсолютно отчетливо. Как будто напряженность того момента со временем не ослабла, а усилилась. Я могу, например, вспомнить окружавшие меня звуки, на которые я тогда не обратил внимания. И человека, прошедшего мимо меня по коридору. Машину, стартовавшую внизу на улице. Мерное жужжание вентилятора, фоновые шумы города. Часть меня словно по-прежнему находится в том гостиничном номере и никогда не выберется оттуда. Женщина стояла передо мной с опущенными глазами, не произнося ни звука, пока я собирал свои вещи. Потом она перевела взгляд на меня, на свою сумочку, снова на меня.

– Я не собираюсь тебе платить, если ты вдруг об этом думала, – сказал я.

Мне сложно писать эти строки, сложно откровенно описать то, что тогда произошло. Я ни о чем не думал. Был спокоен, собран и полон ожиданий, как исследователь, который пытается предугадать, что предпримет подопытное животное.

Что произошло после того, как я покинул комнату? Может быть, женщина села на край кровати и сделала глубокий вдох, чтобы прийти в себя? Или расплакалась? Эта женщина с постаревшей кожей сидела там в одиночестве на краешке постели и плакала? Или она пошла в туалет и неподвижно сидела там за запертой дверью на унитазе, пока лицо не покраснело и распухло? Мне никогда не приходило в голову, что я узнаю ответ. Сам я просто вышел. Несмотря на то, что стоял конец лета, я ощущал в воздухе весну. Весну, когда всё оживает после зимы, люди сидят в уличных кафе, прячась за темными очками от раннего весеннего солнца. Я думал, что, выйдя из отеля, я снова окунусь в жизнь. Продолжу шагать по жизни. По улицам и переулкам. В полной уверенности, что скоро в ней появятся новые женщины, новые любови, новые тела для удовлетворения моего тела.

Так что я снял с вешалки пиджак, спустился на лифте в холл. Расплатился за номер, ужин и вино. И вышел на улицу. Стоял прекрасный день, солнце светило, пахло северным морем и городом, этот запах можно почувствовать только в Стокгольме.

И вот, пройдя какое-то расстояние по улице, я вдруг что-то замечаю. Замедляю шаги и щурюсь на небо. Уголком глаза вижу, что что-то не так. Что-то совсем не так, что-то нарушает гармонию. Что-то должно быть где-нибудь в совершенно другом месте и выглядеть совершенно иначе. Однако уголком глаза я уже увидел ее. Женщина распахнула окно в номере отеля и высунулась наружу. Окно, подумал я. Разве оно не заколочено?

– Стой! – закричала она.

Ее крик звучит как приказ, а голос – это голос, который проиграл все битвы, но поднялся и знает, что ему будут подчиняться, потому что если человек проиграл все битвы и все равно поднялся, то это для того, чтобы ему подчинялись. Я резко останавливаюсь. Мне кажется, что окружающие меня люди тоже останавливаются, тоже оборачиваются и смотрят на окно и стоящую у окна женщину. Мне хочется крикнуть: «Оно заколочено!» Это не может происходить, потому что окно на самом деле заколочено! Здание превращается в существо с множеством глаз. Все окна пялятся на меня, но только один человек смотрит из одного окна.

– Вы имеете в виду меня? – с сомнением спрашиваю я и показываю рукой себе в грудь.

– Макс Ламас! – вопит женщина.

Все мое тело покрывается потом. Она стоит у окна в здании посреди Стокгольма и выкрикивает мое имя. Она там стоит. Я усмехаюсь, осматриваюсь. «Нет, – думаю я. – Нет». Вокруг меня образовался полукруг. Люди держатся от меня на расстоянии, как будто меня накрывает невидимый купол. И стоят там. И презрительно смотрят на меня.

– Но… – восклицаю я, глядя в окно, а потом обращаюсь к окружающим меня людям: – Я не знаю, кто это! Я с ней не знаком!

Но они мне не верят. Я вижу это, вижу презрение в их глазах. Презрение застыло во взглядах и не исчезает. Я моментально понимаю: эти люди, случайно оказавшиеся на этой улице, ненавидят меня. Они ничего обо мне не знают. Они никогда меня не встречали, они даже не знают, что произошло там, наверху, в гостиничном номере. Но они меня ненавидят. Они верят в злость орущей из окна женщины. Она еще ничего не сказала, и все же они целиком и полностью верят в то, что она скажет через несколько секунд.

– The mad woman in the attic… – начинаю я.

Но голос из окна прерывает меня:

– Я проклинаю тебя! Я проклинаю тебя, Макс Ламас!

Люди смотрят на меня, и даже машины вокруг словно замерли. Все стихло и остановилось, только в небе темнеет пятно, как будто дверь в неизвестность.

Я начинаю громко смеяться. Я смеюсь так громко, что и сам уже почти кричу. Потом я умолкаю. Оглядываюсь. Смотрю вверх. Женщина делает шаг назад и дергает окно, которое с грохотом захлопывается. Я так и стою посреди улицы. Спина у меня насквозь мокрая, и тонкая ткань рубашки прилипает к коже, когда морской ветерок прижимает ее к телу. Я поворачиваюсь и собираюсь уйти. Я чешу голову, иду, но меня не покидает чувство, что я никуда не приду. «Это действительно происходит? – думаю я. – То есть, это в самом деле происходит в реальности? Должно быть, это моя фантазия. Наверное, я переутомился». Но какая-то женщина плюет мне под ноги, когда я выхожу из полукруга, и большой трясущийся плевок приземляется всего в паре сантиметров от моего ботинка.

«Значит, это и впрямь происходит», – думаю я. Я ускоряю шаг. Иду быстрее и быстрее, но все равно идущие мне навстречу люди как будто останавливаются и смотрят на меня. Я почти перехожу на бег. Потом бегу. Наконец я врываюсь в метро в тот момент, когда поезд несется из тоннеля к перрону.

III. Лукреция

Меня зовут Лукреция Латини Орси, я внучка скандально известной маркизы Матильды Латини, которая умерла от разбитого сердца летом 2012 года. Тогда моя семья лишилась своей души. Для чужака это, возможно, прозвучит высокопарно, но вместе с бабушкой исчезло палаццо, а без защиты его стен, без нашего мира, состоящего из бесконечных залов и вида на грустный, величественный Пантеон, без наших зеркал, мебели и хрустальных люстр – без всего этого у нас больше не было души.

– Разумеется, у вас есть душа, – сказал наш семейный адвокат Джузеппе Мартини. – Душа присуща людям, а не вещам.

Моя мать смотрела на него пустыми глазами, поскольку этим высказыванием он ясно продемонстрировал, как мало он понимает внутренний мир аристократии вообще и в особенности наш. Там, где душу можно отделить от вещей, упадок уже совершился. Когда лицо отделилось от черепа, остается только ждать полного исчезновения человека. Но ничего этого мы не сказали. Джузеппе Мартини – это Джузеппе Мартини, и, как говаривала бабушка, не исключено, что бриллиант можно сделать из угля, но точно не из гнейса.